«Манюня» Рузанны Мовсесян – одна из лучших детских постановок прошлого московского сезона. Мы попросили режиссера немного раскрыть творческую кухню спектакля, рассказать о репетициях, о дружбе с Наринэ Абгарян и объяснить, наконец, откуда в армянских горах взялся белый медведь.
— Рузанна, вы режиссер самых кассовых спектаклей РАМТа, «Кролика Эдварда» и «Манюни». Как у вас это получается? В чем секрет успеха?
Я понятия не имею! Я не ставлю хиты и меня всегда коробит, когда кто-то начинает складывать будущий успех из готовых кубиков – от этого несёт коммерцией и общим местом. Я не то что понятия об успехе, я даже элементарного опыта до сих пор не могу приобрести, так как я ставлю очень мало и исключительно то, что я умираю, как хочу поставить. Мне, конечно, приятно, что мои личные глупости находят такой отклик у зрителей. Но я занимаюсь исключительно своими личными глупостями, я играю и склеиваю какие-то коробочки и миры, которые лично мне покоя не дают, лично во мне рождаются. Да, конечно, я вижу, что у меня почему-то получаются успешные спектакли (не сглазить бы). Но почему? Я не знаю. Я делаю то, что меня саму рвёт на части, а не то, что, по моим прогнозам, должно порвать на части зрителей. Может, в этом и секрет? Увы, совсем не похожий на рецепт, потому что как порваться на части, я вряд ли посоветую.
— А чья была идея поставить «Манюню»?
— Как ни странно, не моя. Наринэ сказала мне, что я должна поставить «Манюню», когда посмотрела моих «Лелю и Миньку» в РАМТе. Это было семь лет назад. А я её, признаюсь, тогда даже не читала. Мы дружили с Наринэ, и она мне была так дорога по-человечески, что я опасалась читать её книги — а если вдруг не понравятся, что я буду говорить? Прочитала потом и ничего не говорила. Я вообще никогда не обсуждала с Наринэ её книги. Её масштаб как писателя, как общественного деятеля, её значение для Армении для меня до сих пор никак не могут соединиться с моей любимой подругой, такой смешной, тёплой, уютной, простой. Так вот Наринэ меня фактически назначила на «Манюню». Неотвратимость этой постановки я чувствовала всё сильней все эти годы. Я уже понимала, что мне от неё никуда не деться, и стала придумывать спектакль, совершенно теоретически. Как-то мы говорили с Бородиным о новых планах и идеях, я тогда была увлечена другой книжкой, совершенно трагической, и принесла Алексею Владимировичу несколько листов инсценировки, он прочитал и сказал: «Очень хорошо, но что ж все так мрачно? Нам необходимо что-то смешное, жизнеутверждающее». И я сказала: «Манюня!». Принесла ему книгу, он просто влюбился в неё, а потом и в Наринэ, когда я их познакомила. Я сразу села за инсценировку и написала её за месяц, хотя вообще-то я очень медленный человек. Я ничего не решала в этой истории. Я, видимо, должна была это сделать. И для меня это не постановка книги, а мой личный разговор с Наринэ.
— В спектакле отличная актерская команда: Нина Дворжецкая и ее дочка Анна Дворжецкая, Анна Ковалева, Дарья Семенова, Тарас Епифанцев… И все идеально вписались в образы. Как вы выбирали исполнителей?
— Мне всегда важно собрать теплую, семейную компанию на репетициях. Я знала, что Нина Дворжецкая очень хочет сыграть Ба, она сама приходила с этой идеей к Бородину раньше меня, ещё ничего не зная о планах Наринэ на меня, все эти потоки существовали параллельно. А я не представляю никакую другую актрису в этой роли. Здесь всё сошлось. И большинство актёров были фанатами этой книги, все её обожали, а некоторые знали наизусть. Хотя в этом была и некоторая сложность – ведь все пришли со своим ощущением и пониманием, предлагали свои идеи, иногда мы спорили до хрипоты, были и неприятия, и непонимания, и обиды, но всё это было на почве огромной любви к материалу. Например, то, что нашлось в боях, это странная и парадоксальная бесконфликтность мира «Манюни». Это мир абсолютно счастливых людей. В том, что можно делать Манюню Шац, не выискивая, в чём её детские травмы, где её страшные болевые точки, что можно её делать просто счастливым ребёнком, меня долго убеждала и в результате убедила Нина Игоревна Дворжецкая. Она, кстати, со своим огромным актёрским и педагогическим опытом оказалась просто находкой для нас всех в этой работе.
— Спектакль носит подзаголовок «признание в любви» – кому?
— Это признание в любви самой Наринэ, подарок ей. Для меня суть книги в личности Наринэ, в её человеческой теплоте. Все эти бесчисленные истории рассказаны ею с таким обожанием этой земли, этих людей. И её в ответ обожает вся нация. Когда Наринэ пишет пост в фейсбуке, то в первую же минуту — тысячи лайков и комментариев. Мы, между прочим, и познакомились через фейсбук. Она первая меня добавила в друзья, когда я еще не знала, кто она такая. А потом оказалось – абсолютно родственные души! Когда у меня только-только возникали первые мысли и идеи про «Манюню», я думала про малую сцену, и мне представлялось, что сама Наринэ должна участвовать в спектакле, быть таким взрослым автором, вспоминающим детство, присутствовать на сцене и комментировать происходящее. Она замечательная актриса, между прочим. Кто видел «Вертеп», который мы с ней сделали когда-то, не даст мне соврать. Постепенно это авторство совершенно трансформировалось и приобрело нынешние пышные формы Армянского радио, которое, конечно, очень далеко от моих первоначальных идей и по настроению, и по масштабам, но теперь вот так и никак иначе. Просто любопытно, откуда всё выросло.
– А ваше детство было похоже на детство Манюни и Наринэ?
— Я ровесница Наринэ. У всего нашего поколения детство было похоже, хоть мы совсем из разных краёв. Я москвичка в пятом поколении (типичная такая мАсковская фразочка, но это действительно так). В Армении не была ни разу. У меня папа армянин, но родители развелись, когда мне было два года и отца после этого я видела всего два раза. Так что я московский ребенок, всё детство гуляла совершенно самостоятельно с ключом на шее, шастала по дворам, ездила на три смены в пионерские лагеря. Сейчас страшно вспомнить, что мы там вытворяли и как вообще остались живы.
– А почему в своей книге Наринэ не описывает школу? Это же тоже целый пласт нашей советской жизни.
— Я как-то не задумывалась об этом. Видимо, школа — это другой мир, обязаловка, все ходят строем. У меня с 1 по 8 класс была отвратительная школа. Оттуда во мне ничего не осталось, кроме постоянной готовности защищаться. Вся жизнь начиналась после уроков. А лето — это настоящая жизнь, вольная.
— С точки зрения современных основ воспитания бабушка Манюни ведет себя ужасно, кричит на детей, шлепает по попе, таскает за уши. Вас это не смущает?
— Знаете, я сама такая мама. Головой я понимаю все эти нынешние воспитательные веяния. Но жить так у меня не получается. Я родитель из этой книжки. Ключевые слова — все это на основе огромной любви. Если есть любовь, то это и есть содержание, а всё остальное только формы.
— Иногда из любви люди калечат своих детей. Вспомните абсолютно авторитарную бабушку из повести Санаева «Похороните меня за плинтусом».
— Это не любовь, это болезнь. Не думаю, что можно сравнивать Ба и санаевскую бабушку. У Санаева все взрослые какие-то изуродованные. Феномен «Манюни» в том, что там абсолютно полноценные, счастливые взрослые, которые не делают из детей болезненного культа. Они не рефлексируют, существуют в гармонии с собой и со всем вокруг. Удивительная особенность книги – там нет людей несчастных, неполноценных. Так ведь?
— Ну, у родителей Манюни сломана жизнь благодаря Ба, которая не принимала невестку и заставила их развестись.
— Здесь парадокс в том, что даже такие тяжелые моменты, как развод, проживают без травм, не оставляя ран в себе и своих детях. Ба так понимала эту жизнь, и Галя не вписывалась в её картину миру. Из этой ситуации можно сделать достоевщину, а можно принимать жизнь такой, какая она есть. Именно такая Ба дала Манюне столько любви! Можно, конечно, осуждать её с точки зрения современных психоаналитиков, но Ба не задумывалась о тонких материях, жила, как жили её предки испокон веков, и оказывалась права в результате. И её банка сгущёнки стоит всех психоаналитиков, вместе взятых.
— И потом, мы же видим все события в воспоминаниях взрослой Наринэ. А память окрашивает прошлое в теплые тона. Мы забываем все плохое, как правило.
— Дело не только в её взрослости. Наринэ вообще так смотрит на жизнь и на людей. И это тоже, наверное, результат гармонии мира, в котором она выросла. Все Абгаряны до сих пор обожают друг друга, регулярно встречаются всей семьей, хотя живут сейчас в разных странах. Я любуюсь на них и завидую их любви.
– Наверное, самый распространенный вопрос к спектаклю: откуда там взялся белый медведь?
— Я сама не знаю, откуда он взялся. Сам пришёл и сказал, что будет тут. Если подводить теоретическую базу, то это такой театр абсурда немножко. Это мы уже потом придумали, что любимые конфеты Наринэ — «Мишка на Севере», когда Бородин попросил хоть как-то объяснить его существование. Мне казалось, что и не надо ничего объяснять. Просто в этом бредовом мире «Манюни» он есть где-то между строк, а в спектакле взял и материализовался. Я Наринэ сказала потом, что она сама и есть этот белый медведь, потому что она совершенно чокнутая. И она прекрасно понимает, о чем я.
— А поясните для других, которые могут не понять: в чем тут бредовость?
— Это дурацкий мир – в хорошем, полунинском смысле слова. Это мир потрясающих дураков, поэтому они и живут в счастье. Он не совсем реальный, а такой немного мифологический, сказочный. Мир великанов.
Автор фото — Василь Ярошевич
